Елена Минкина-Тайчер - Женщина на заданную тему [Повесть из сборника "Женщина на заданную тему"]

И еще устраивались пикники: варили картошку в мундирах, крутые яйца, собирали в рюкзаки хлеб и яблоки. Потом долго ехали на медленном поезде, долго шли по тропинке к большой поляне, все возбужденные, нарядные. Мама покрывала голову большим красивым платком, хотя было совсем тепло. Для него тоже везли специальную шапочку, черную бархатную шапочку без козырька, но надевать ее было нельзя, пока не приходили на место. На поляне вешали огромную белую простыню с синими полосками, дружно пели красивую непонятную песню… Он быстро запомнил слова: «Кол од балевав пнима…»

Да! Во главе всего стояла ИДЕЯ! Они боролись. Они хотели жить в своей стране, петь свой гимн и соблюдать традиции своего народа.

Можно ли быть такими безграмотными мечтателями! Взрослые женатые люди, с высшим образованием. Ведь ничего не понимали ни про страну, ни про традиции! Близко не представляли, какая пустыня их ожидает. Горячая, жесткая и единственная Земля. Разве они могли понять? Ничего не знали, кроме перевранного текста «А-Тиквы». Даже его бархатную черную кипу пришлось выбросить, оказалось, такие носили только сефарды–ортодоксы.

Нет, эта девочка ему положительно нравилась! Впрочем, почему девочка? Так, первое впечатление из–за нежного круглого подбородка. И ресницами хлопает, как его дочка Мор. А грудь совсем не детская, тяжелая, даже в пиджаке не скрыть. И какой идиот придумал для женщин «деловую одежду»? Вопросы она толковые задает, явно работает не первый год, плюс университет, плюс стаж, — значит, ей лет тридцать. Наверное, давно замужем и дети есть. В России рано детей заводят. Его мать тоже родила рано, в двадцать пять.

А Орна не хотела детей. То есть, она хотела, но «потом», — после поездки в Таиланд, завершения нового проекта, путешествия по Южной Америке. Всегда находилась новая причина, он не спорил, тем более, она была на два года старше. Он долго не мог поверить в серьезность их брака, слишком часто она смеялась, называла его русским медведем, хвасталась подружкам, как некой диковинкой. Ему все казалось, что завтра ее увлечение пройдет, как прошла страсть к собиранию индийских масок или занятиям йогой. Даже после официальной регистрации и хупы, на которой его мать глупо и неуместно расплакалась, почти ничего не изменилось. Они только купили новый шкаф в спальню и переставили письменный стол подальше от телевизора, чтобы он мог работать над диссертацией. К сексу Орна относилась как к веселому спорту, бесстыдно раздевалась, легко меняла позы, могла обнимать его одной рукой и при этом в другой держать мороженое или телефонную трубку. Сначала его это смущало, потом стало казаться забавным, потом немного наскучило, конечно.

Кошмар начался, когда родили две подруги, бывшие одноклассницы по гимназии «Герцлия». Орна вдруг тоже загорелась идеей материнства, бросилась по врачам, завалила дом витаминами, термометрами и графиками собственных месячных циклов. Спать с ней теперь требовалось строго по расписанию, не чаще двух раз в неделю, и обязательно в день, когда поднималась какая–то таинственная температура. Он с тоской смотрел на младенцев в колясках, на школьников, бегущих по тротуару. Невозможно было поверить, что все эти дети запросто родились у своих мамаш.

— Слишком долго пользовались контрацептивами, — сказал врач, отводя глаза, — плюс две прерванные беременности в молодом возрасте. Но нельзя терять надежду, попробуем искуственное оплодотворение.

Он не стал спрашивать Орну про прерванные беременности, лежачего не бьют.

Пять лет. Пять лет истерики, слез, унизительных процедур и анализов. Потом в чужой стеклянной колбе чужая рука соединила их клетки. Еще восемь месяцев страха и надежд, пока из операционной не позвали посмотреть на двух недоношенных сморщенных младенцев, — сына и дочь. Он был страшно рад за Орну, за конец ее мучениям. Она назвала детей Шай и Мор, как раз вошли в моду короткие бесполые имена.

Докладчик оказался умопомрачительным! Роскошный тип в светлом мешковатом костюме. Интересно, сколько нужно отдельно заплатить за такую вот мешковатость? Дорогая рубашка в тон, ворот небрежно распахнут, бесшумные легкие туфли. Точен и остроумен, вежлив и снисходителен.

Я уткнулась в программку конференции. Израильтянин! Вот почему такой странный, еле уловимый акцент. И веселая кудрявая борода. Прямо–таки живой царь Соломон! Мудрый и справедливый. И еще, наверное, ласковый и страстный. И концы слов растягивет, будто поет восточную песню.

Когда–то, кажется, в 89‑м году, отец поехал в Израиль в гости и вернулся совершенно потрясенным.

Во–первых, тогда только начали выпускать туристов из России, он рассказывал, как на его глазах люди встречались через годы разлуки, узнавали и не узнавали друг друга, как одна старушка упала от волнения на паспортном контроле, но два охранника с автоматами тут же подхватили ее и вынесли на руках в зал ожидания, и как немолодая полная женщина из встречающих страшно кричала «мамочка!!» и рыдала, и все пассажиры плакали и рыдали, даже папины израильские друзья, которых он тоже, кстати, не видел с 74‑го года.

Во–вторых, он не ожидал такой нарядной страны, ослепительно белой и ярко–синей, точно израильский флаг, да еще сплошь усыпанной цветами. Отец говорил, что цветы были везде — на кустах, деревьях, площадях, перекрестках, лужайках во дворе. И еще там были арбузы без косточек. И бананы росли в огромных ярко–синих пакетах, привязанных к пальмовым веткам, а сами пальмы назывались травой. Огромной травой на огромных полях, как в стране великанов. И я, конечно, жутко влюбилась в эту сказочную страну, полную белого солнца, синего моря и пронзительного безоблачного неба.

— Вечно сочиняешь, — говорит Глеб, — не можешь жить по–человечески.

Глеб воспитывает меня уже шесть лет. Правда, с перерывами на две недели в феврале, когда он уезжает кататься на горных лыжах. Считается, что мы живем вместе, хотя я никогда не чувствую себя дома в его правильной идеально убранной квартире. И там нет места для Гриши.

— Проблема! — говорит моя мудрая, как три царя Соломона, подруга Надя. — Займи денег или продай дачу. Плюс квартира Глеба — шикарную хату можно купить! Дождешься, что его уведут, пока ты мотаешься между двумя домами.

— Такими мужиками не бросаются, — говорит моя подруга Надя, — тем более в твоей ситуации.

Моя ситуация — это Гришка, которого я родила на втором курсе университета, почти 11 лет назад. Ужас, как бежит время!

Гришин папа, красивый тоненький мальчик по имени Тимур Гусейнов, случайно попал к нам в группу. Они бежали из Еревана, как раз после разборок в Нагорном Карабахе, — в Питере оказались их дальние родственники. Родители Тимура так и не привыкли к чужой земле, тоскливо бродили по нашим скудным базарам, тушили на медленном огне баклажаны и перцы, тосковали по солнцу. И язык у них был совсем иной, — гортанный, резкий. Тимур тоже скучал, мало разговаривал и легко обижался, сжимая красивые тонкие губы. Он казался юным восточным князем среди наших курносых горластых мальчишек. Говорят, мы неплохо смотрелись вместе, не зря евреев и мусульман считают двоюродными братьями.

Он никогда не объяснялся мне в любви, но обнимал так страстно и мучительно, еле сдерживая дрожащие руки, прятал лицо в моих спутанных волосах, отчаянно целовал плечи, коленки, пальцы… Я сама привела его к нам домой, когда мама уехала на дачу, я ведь была старше, потому что в первый год после школы провалилась на филфак. Хотя мой опыт тоже оставлял желать лучшего — пустые школьные влюбленности и обиды, поцелуи на дискотеке…

Конечно, можно было подумать вовремя, все–таки не глухие 50‑е годы, когда вместо секса предлагали политинформации, аборты запрещали, а презервативов не продавали вовсе. Мы жили в цивилизованном мире, по нашему телевизору вовсю крутили рекламу кондомов, — мама только успевала вздрагивать и переключать. Я просто не решилась их купить, глупейшим образом побоялась спросить в аптеке.

— Хорошо, — сказал Тимур Гусейнов бесцветным голосом, — я женюсь, если ты этого хочешь. Хотя мужчина не должен жениться на своей первой женщине.

— Почему?

— Не знаю. Так говорит отец. Он говорит, что я глупый мальчишка, ничего не понимаю в жизни и не нашел еще свою женщину. И что я — голодранец, а не кормилец семьи.

— Я совсем не хочу, чтобы ты на мне женился, — сказала я искренне.

— Правда? — обрадовался Тимур, — я так тебе благодарен!

Гришка родился через три месяца после их отъезда — дядя Тимура давно приглашал брата с семьей перебраться к себе, в Азербайджан.

В принципе, ничего плохого не случилось. Конечно, отец Тимура был прав. Пусть мальчик еще поживет, побродит по свету, станет мужчиной и кормильцем. Не знаю, смогла бы я вписаться в их далекую гортанную семью. Зато у меня остался чудесный сын, тоненький и стройный молчун, похожий на юного восточного князя. Только вот не знаю, на еврейского или мусульманского.